Пионерские чтения в Куршевеле (ФОТО)

12 января 2011

Пролог

В Куршевельском лесу росла большая елка до тех пор, пока ее не срубили. Ветки обломились, шишки осыпались... Можно было бы расстроиться, что ее срубили не для новогоднего праздника и не для картинных рамок. Срубленная елка стала просто дровами. В маленьком фургончике их привезли в отель La Sivoliere.

Когда шампанское было разлито по бокалам, а на террасе La Sivoliere зажглись свечи, предприниматель Давид Давидович проснулся после утреннего катания.
— «Вставай, давай!»... Меня так ребенок разбудил, сказал: вставай, пора на чтения! — рассказывал Давидович, который одним из первых пришел, чтобы послушать колумнистов «Русского пионера».
Год назад ему в зале не досталось места, пришлось стоять.
— Но я не потому пораньше пришел, — настаивал Давид Давидович. — Я в прошлом году все равно остался очень доволен.

Идея «РП» превратить Куршевель из места, которое у россиян принято считать злачным, в шале-читальню, уже перестала быть идеей. Караоке в «Ле Кав», цыгане в «Мон Жуаре» — такое видели и слышали в Куршевеле многие. Но мало кто видел, как сидит большая компания с бокалами шампанского и перед началом чтений обсуждает, кто что читает в Куршевеле. Сергей Кованда охотно и не без гордости делился впечатлениями от книги Пелевина. Кто-то умудрился прочесть «Крейцерову сонату» — не задался, видимо, отдых у человека. Но вот, пригодилось же, потому что окружающие смотрели на него теперь, как на молодого бога.

Большим успехом пользовался анекдот про то, как двое традиционных куршевельских сидельцев говорят между собой: «Ты где в этом году Новый год встречаешь: в Шереметьево или в Домодедово?» (на самом деле, скорее всего, все-таки во Внуково-3). Не меньшим — новая история про первую запись в детском Викиликсе: «Парни, а вы знаете, что Деда Мороза нет?! И что от сгущенки ничего не слипается?!»

В этом году колумнисты «РП» раскрывали тему, затронутую, между прочим, именно в «Крейцеровой сонате», то есть тему зависти. Именно ей будет посвящен следующий номер журнала.

Менеджер ресторана подкинул в огонь первое полено из уже известной елки, и главный редактор «РП» Андрей Колесников открыл чтения. Он рассказал о своих впечатлениях от интервью футболиста Булыкина, который на вопрос «А что такое счастье?», не задумываясь (несмотря на то, что играет в основном головой), ответил: «Счастье — это когда тебе завидуют, а сделать ничего не могут».

Главный редактор «РП» утверждал, что именно после этого он стал носиться с темой «зависть», и заметил, что такое понимание счастья знакомо, должно быть, многим из читателей журнала и особенно людям, сидящим в этом зале.

Начал Колесников с новогодней колонки про своих детей Машу и Ваню, к которым, по его словам, испытывает искреннюю зависть. Ее причины он и постарался объяснить в своей колонке — на пределе или даже за пределом искренности. Сенатор Людмила Нарусова слушала выступление Андрея особенно внимательно.
Полено чтений осторожно разгоралось, языки пламени пробовали елку на вкус: а будет ли гореть. А речь шла о том, почему дети иногда не хотят спать, а взрослые не могут.

Огонь в камине становился все сильнее и увереннее. Андрей Макаревич, горнист «Русского пионера», без гитары, но с текстом колонки в руках (еще не известно, чего больше хотели на этот раз слушатели) рассказал, как в молодости завидовал Леониду Ярмольнику, у которого дома был настоящий бар и в нем никогда не заканчивались спиртные напитки. Андрей Вадимович даже пожертвовал содержимым книжного шкафа у себя дома. Не колеблясь он убрал из шкафа книги и сделал из него свой мини-бар. Сейчас у него дома большой буфет, и напитки никогда не заканчиваются. Но «радости почему-то нет. То есть радость есть. Былой нет», — уточнил Макаревич.

Андрей Колесников зачитал самую короткую колонку в истории «РП», которую он только накануне получил от культового кулинарного блогера Ники Белоцерковской. Она должна была принять участие в чтениях на правах чтеца и долго готовилась к этому событию в своей жизни. Но накануне провела в Куршевеле «борщевую вечеринку» закрытого характера (иначе просто борща никому не хватило бы). Колонка была следующая: «Андрюша, у нас у всех гастро-грипп! Лежим и тошнимся! Прости!»

Позже выяснилось, что все это — чистая правда, тем более странная, что, как признавались некоторые участники чтений, такого необыкновенного, воистину мишленовского борща они не ели никогда в жизни. И уже не поедят (если Ника Белоцерковская в следующем году не устроит еще одну такую вечеринку). Возможно, впрочем, что если бы не было этого мишленовского отношения к борщу, то, может, и гастро-гриппа не случилось бы.

Дрова в камине разгорались. Глава Роспечати Владимир Григорьев читал о своей зависти, а получалось, о всей своей бурной студенческой молодости в общежитии иняза. О том, как он завидовал своему однокурснику Диме Петрову, который говорил почти на всех языках мира, переводил Достоевского на бенгальский и при этом остался человеком.

Владимир Григорьев писал свою колонку в Куршевеле ночью накануне чтений. Писал от руки, сначала ручкой с черной пастой, когда она закончилась, перешел на зеленую, писал на листочках, которые и так были кем-то уже исписаны до него.... Но писал и писал. Поэтому пару раз он извинялся перед слушателями, когда не мог с первого раза разобрать свои слова о свободе. Но ни разу не запнулся, цитируя насквозь русские частушки Димы Петрова, переведенные им для девушек на несколько языков мира, в том числе считавшихся до этого мертвыми языками.

Очередное подброшенное в камин полено придало огню системный характер. Текст же инвестиционного банкира Марка Гарбера носил аналитический характер. Но подготовленные куршевельские слушатели (пионерские чтения проходят тут во второй раз) с достоинством выслушали колонку. Марк Гарбер провел лингвистическое исследование зависти. В разных языках, как выяснилось, зависть может быть белой, черной, желтой, зеленой, а у китайцев даже красной. Гарбер вспомнил теории Ильина и Фрейда. Зависть или жажда социальной справедливости? Как назвать чувство, которое испытывает человек при взгляде на красивую яхту или дорогую машину? Тем счастливчикам, которые в 90-е годы сколотили себе состояние (несколько человек в зале опустили глаза), Марк Гарбер посоветовал иногда «смотреть на мир глазами необеспеченного человека». Тут уже тяжело задумались все.
Никто не разговаривал, не просил у официантов кофе. Зря Андрей Колесников переживал, что колонку Гарбера не оценят, потому что могут просто не понять.

Надо сказать, что перед началом выступления Гарбера главный редактор «РП» посчитал нужным предупредить, что после него читает поэт Орлуша.
— Вот тогда и оттянемся, — не без зависти сказал Гарбер и начал читать.

Огонь в камине норовил выпрыгнуть за решетку, угли громко щелкали и очень хотели выскочить на ковер. Андрей Орлов взял в руки микрофон и доказал, что зависть — национальная черта русского человека. Каждый, напомнил он, хотел хотя бы раз в жизни вывести на капоте соседского «Кайена» три буквы острым гвоздем и каждый третий вывел. А на словах про яйца Фаберже вздрогнул даже до сих пор ни слова не понимавший, но напряженно следивший за чтениями коммерческий директор фирмы «Фаберже» Мэтью Топак. А уж когда Орлуша констатировал: «Я завидую — значит, я русский! Я завидую — значит, живу!», зал уже плакал — от счастья, что слышит эти стихи.

Уже по традиции чтения в более узком составе продолжились в одном из куршевельских шале. Камин там был большой и жаркий. Орлуша на бис читал свою классику и новую мощную лирику, связанную, видимо, с мощными событиями в его жизни. Только разрядившийся ноутбук смог его остановить, но ненадолго. И розетка в доме нашлась, и книгу своих стихов Андрей Орлов не забыл взять в Куршевель. Да и память еще, в общем, в порядке.

Андрей Макаревич держался, крепился, но это было выше его сил — он тоже прочитал несколько стихотворений, которых не читает на концертах.
Все время, что Андрей Вадимович был в Куршевеле, он ни разу не взял в руки гитару. Гостеприимные хозяева шале отправились искать инструмент. Все с нетерпением ждали. Только Андрей Макаревич уверенно говорил: «Не нашли еще». Если бы гитара была уже в доме, он бы знал.
— Я эту собаку за три версты чую, — признался Макаревич.

Когда привезли гитару, Пионерские чтения превратились во что-то совсем новое и неожиданное. Андрей Макаревич теперь пел то, что не поет концертах: просто это слишком личное. При этом те несколько человек, которым в этот вечер повезло, смогли услышать и эстонские и финские песни в исполнении Орлуши под аккомпанемент Андрея Макаревича.
Когда Макаревич уходил, на щеках у него были слезы. Он молча обнимал коллегу поэта.

И «Шеваль блан» тут ни при чем.

Эпилог
За окнами куршвельских шале растет еще много елок...
Но где-то на далеком острове Сен-Барт шелестят листьями пальмы...