Филипп Бахтин: «Дрянь пойдет своей дорогой, а прекрасное останется»

— Задолбало?

— Дело в том, что я в этой профессии человек абсолютно случайный. Просто в какой-то момент меня накрыло обаянием Осколкова-Ценципера и его «Афиши» (в начале нулевых Бахтин работал редактором журнала «Афиша» — Прим. ред.). Да, мне иногда нравится что-то написать, но вот этот любознательный журналистский зуд у меня начисто отсутствует. Поэтому самые счастливые дни в Esquire были для меня семь лет назад, когда мы с нуля, на голом месте выдумывали правила игры, набирали команду, договаривались о принципах. Дальше нужно было работать журналистом, а я, конечно, никакой не журналист, а скорее менеджер. Поэтому постепенно стало не очень интересно, а сейчас уже совсем не интересно. Другое дело, что я в этой профессии был довольно успешен, поэтому и застрял в ней на 11 лет — очень сложно было соскочить.

«Постепенно стало не очень интересно, а сейчас уже совсем не интересно».

— Первые годы русский Esquire был совершенно великим. Лучший журнал с большим отрывом, ничего рядом не стояло. Потом появилось ощущение, что вам стало скучно. Известно, что у журнала должен быть ясный стержень, иначе его невозможно делать долго. Он не может строиться на одной шутке. Может быть, шутка просто перестала работать?

— Ну стержень-то, по-моему, есть, и работать он может очень долго. И без всякого кокетства скажу, что именно потому, что там есть стержень, и без меня этот журнал будет успешно существовать, нисколько в этом не сомневаюсь. Мы старались делать его честным, ироничным и изобретательным, и я думаю, что любой человек, у которого нет моего мизантропического отношения к журналистике, сможет поддерживать его на высоком уровне. Понимаете, в своем нынешнем виде Esquire — это абсолютно универсальная площадка, там можно много чего делать совсем разного, не нарушая при этом ощущения гармонии. Мы, например, на сайте esquire.ru доделываем сейчас футбольную статсмашину — огромный красивый графопостроитель, который анализирует ежедневно обновляемую статистику из 23 футбольных чемпионатов и выдает любому пользователю ответы на его запросы, сформулированные с помощью фильтров. Например: игроки какой национальности в возрасте до 21 года забивают больше всего голов? Статсмашина выдает график, и мы видим, что это с большим отрывом бразильцы. А можно добавить к возрасту до 21 года еще один фильтр — ростом не выше 170 см. И сразу другой график, и уже с большим отрывом лидируют испанцы, и это, конечно, интересная информация для аналитики. Всего таких графиков — 12 в 12-й степени. Разумеется, такая штука — неисчерпаемый источник счастья для блоггеров, болельщиков, футбольных аналитиков, комментаторов. Esquire никогда толком не писал про футбол, это не издание для болельщиков, но эта штуковина изобретательная и остроумная, а значит, будет смотреться у нас сайте вполне гармонично. Я это все к тому, что для меня Esquire — это не шутка, которую можно дошутить до конца, которая может закончиться, надоесть. Это правильно устроенная площадка, на которой можно выступать в очень разных жанрах.

— Проблема в том, что от Esquire всегда было ощущение, что это эманация Филиппа Бахтина. Что интонация журнала — это его интонация. И что это все его шутка.

— Эманация — это какая-то дрянь, которая вытекла из чего-то сложного и красивого. В нашем случае мы имеем дело с обратным процессом — из дряни вытекло что-то прекрасное. Так что дрянь пойдет теперь своей дорогой, а прекрасное останется.

— У меня на это взгляд человека, который еще в этой профессии: людей слишком мало, срок жизни у профессии слишком короткий. Индустрия не возникает. Люди работают лет десять, а потом уходят заниматься другими делами. Вон в Америке Грейдон Картер делает 20 лет свой Vanity Fair и ничего.

— Я думаю, что процессы загнивания старого и созревания нового, которые происходят в журналистике, они примерно одинаковые и у нас, и в Америке. Просто в Америке это огромная индустрия, складывавшаяся десятилетиями, и умирать она будет долго и торжественно. Там каждый фермер за 20 долларов выписывает себе триста изданий на год и потом топит ими печку, но журналы показывают рекламодателям огромные тиражи, и рекламодатели пока за это платят. Поэтому Грейдон Картер вряд ли в ближайшее время намылится работать пионервожатым. Но такой журнальной индустрии как в Америке у нас, конечно, никогда не будет, как не будет ее уже и в Америке. Она просто уже не нужна ни там, ни здесь.

«К черту эту профессию».

— Так или иначе, у нас люди из профессии бегут. Как-то так вышло, что еще недавно журналистика (как ее ни называй) притягивала ярких, талантливых, харизматичных людей. А теперь почему-то перестала. Сила теперь где-то в другом месте.

— Да и к черту эту профессию. Просто раньше это была одна из трех профессий, куда можно деть свою харизму, а сейчас одна из тридцати трех. Мир меняется с невероятной скоростью, и я не вижу смысла сидеть и сокрушаться, что люди бегут из журналистики. Ну вот можно еще с трубочистами посидеть посокрушаться, что не осталось трубочистов. Эта профессия — журналистика — расслоилась на десятки разных, для которых нет даже названия. Вот раньше сидел большой красивый бородатый Осколков-Ценципер, ужасно смешно шутил, делал лучший журнал в городе, и вокруг него сидела восхищенная молодежь, и это был центр Вселенной. Сейчас все совсем не так. Лучший журналист в стране сейчас — Алексей Навальный, но у его профессии нет даже названия, это просто чувак, у которого есть дома интернет. Я, например, много лет каждое утро обязательно читал газету «Коммерсантъ». Прошло всего пару лет и читать бумажную газету стало абсолютно нелепым, архаичным занятием, вроде как заваривать чай в самоваре.

И сами новости меняются. Ну вот еще один двухголовый милиционер сожрал 18 младенцев и был за это назначен губернатором дотационного региона — зачем мне об этом знать, если я прочитал уже триста таких историй? Мне нужны другие новости, по-другому сделанные, четко отсортированные под мои интересы. Я вижу некоторые заголовки «Коммерсанта», выложенные в фейсбуке моими друзьями, я читаю заголовки, но не открываю ссылки — этого мне достаточно, значит, это и есть примерный формат нужных мне новостей — но это довольно оскорбительный факт для тех, кто внутри этих не открытых мною ссылок собирал информацию, проверял факты, редактировал. Их старомодные услуги остаются за бортом чего-то, что можно условно назвать «современная журналистика». А фейсбук с заголовками — это зачаток чего-то нового и правильного, у чего пока даже нет названия. Мне при этом смешно слушать треп про «смерть бумаги», мы это видели уже в детстве в кинофильме «Москва слезам не верит»: не будет ни театра, ни кино, одно сплошное телевидение. Чушь. Бумага останется, просто займет свое маленькое нелепое место.

— Интересно делать детский лагерь?

— Это не лагерь, это город на 15000 детей. И это даже не конечная цель, а первый пункт большого плана. Вообще это огромная прекрасная утопия, только, в отличие от других утопий, у этой есть понятный рациональный циничный план ее постройки. Интересно — не совсем точное слово, я абсолютно заворожен этой идеей и ужасно счастлив, что у меня есть возможность участвовать в таком проекте.

— Для меня последнее время все очевиднее, что подобные вещи работают гораздо эффективнее, чем любая пресса. Мы тут сидим и ноем про этих двухголовых полицейских, а есть те, которые сидят и меняют жизнь к лучшему. Если и существуют какие-то новые медиа, то вот они.

— Людей, которые меняют жизнь к лучшему, в последние пару лет стало заметно больше. Точнее, было, например, ноль, а стало, скажем, восемь таких людей. Появились «Гараж», «Стрелка», «Дождь», театр «Практика», новый парк Горького, винзаводы эти бесконечные. Я абсолютно уверен, что страну к лучшему поменяет не какой-нибудь новый честный Прохоров, а те, кто способен поменять к лучшему какое-то конкретное, понятное, обозримое пространство. Это все очень воодушевляет. Я очень верю в то, что человек, который провел время в новом прекрасном парке Горького, потом поел в красивом вкусном недорогом ресторане, а потом пришел назад в свой обосранный подъезд, попытается так или иначе подтянуть ситуацию в подъезде до новых стандартов. Минус этого эволюционного пути в том, что никто из нас не доживет до повсеместно чистых подъездов — медленный процесс. Но никаких других вариантов просто нет.

«Страну к лучшему поменяет не какой-нибудь новый честный Прохоров, а те, кто способен поменять к лучшему какое-то конкретное, понятное, обозримое пространство».

— Вся наша пресса — она о том, что система говно, власть прогнила и сделать ничего невозможно. При этом все проекты, о которых вы говорите, невозможно сделать, в эту самую систему не встроившись.

— Я не верю в то, что власть можно поменять, но я верю в то, что она эволюционирует. Я верю в то, что, условно говоря, Собянин на полтора процента лучше Лужкова. Может быть, это заключается только в том, что Лужков сто раз опровергал, что помогает бизнесу жены, а Собянин — сто два раза. Следующий будет опровергать сто четыре раза. Так через тысячу лет мы доживем до мэра, чья жена вообще не будет заниматься бизнесом, потому что это станет слишком утомительным и хлопотным обременением жизни градоначальника. И жизнь станет чуть лучше. Но есть и куда более убедительные примеры, вроде Сергея Капкова. Он вроде как московский чиновник. Но при этом очень симпатичный человек и превратил парк Горького в приятнейшее место всего за пару месяцев. В такую власть вроде как не стыдно и встроиться. Еще год назад я таких чиновников в Москве не видел.

— Если так взглянуть, то вообще-то город процветает. Невероятный прогресс. А еще недавно было ощущение полного коллапса.

— Выходит, что так.

Илья Красильщик

Источник: www.afisha.ru